Уго Паницци, профессор Американского университета в Бейруте
В течение года после террористических атак 11 сентября вопросы о природе ислама, его отличительных особенностях, его потенциальной угрозе для Запада – захватили центральное место в интеллектуальных и политических дебатах. В то время как основные конфликты 20-го века – с фашизмом, коммунизмом и другими <измами> – были, в основном, идеологическими, 11 сентября прошлого года заново сформулировало спектр <культурных войн> и <столкновений цивилизаций>.
В исламском мире часто звучат заявления о том, что поскольку одним из пяти основных обязательств мусульманина является Zakat (милосердие к бедным), исламское общество меньше раздроблено, и это ограничивает неравенство и социальную исключенность. В то же самое время, западные наблюдатели видят в исламе веру, которая не уважает свободу личности, особенно в отношении женщин. Факты, похоже, и вправду говорят в пользу таких представлений. Мусульманские страны на самом деле имеют тенденцию характеризоваться более низкими уровнями неравенства и преступности (хорошая замена для социальной исключенности), чем другие страны, находящиеся на таком же уровне экономического развития, например, в католической Латинской Америке. Но действительно ли сухие цифры среднего дохода могут сказать нам что-то существенное?
Но если мы хотим установить, какую роль религия типа ислама играет в определении фундаментальной формы общества, то мы можем сделать ошибочные выводы, проводя сравнения между различными странами или регионами мира. Нам нужно взглянуть на индивидуумов внутри одной страны, для того чтобы правильно понять, какое влияние <исламские ценности>, оказывают на формирование общества. Чтобы это сделать, нам нужна страна, где существует глубокая пропасть между исламом и христианством и где, в отличие от американского <плавильного котла>, наблюдается ограниченное смешение среди социальных групп. В ходе двух исследований, проведенных мною с коллегами в Бейрутском университете, мы использовали Ливан для исследования связи между религией и такими социальными характеристиками как неравенство, предпочтение, отдаваемое сыновьям, и степень участия женщин на рынке труда.
Ливан – идеальная социальная лаборатория, поскольку там имеется огромное число географически разделенных религиозных групп и коммунальные границы, которые соблюдаются в принудительном порядке. В действительности, население разделяет нечто большее, чем религия. Некоторые ливанцы считают себя скорее финикийцами, нежели арабами, и утверждают, что в культурном плане они стоят ближе к Франции, чем к арабскому миру. Мы провели исследования среди христиан-маронитов (верования которых сродни римскому католицизму), мусульман-сунитов (официальная религия большинства арабских стран) и мусульман-шиитов (официальная религия Ирана и ливанского движения Хезбаллах). И не обнаружили никаких свидетельств в пользу того, что среди мусульман меньше неравенства, или среди христиан меньше дискриминации женщин. Если бы исламские ценности имели такое судьбоносное значение, то мы бы обнаружили среди этих сообществ более сильные различия в уровне неравенства и в обращении с женщинами. Но этого не было.
В Ливане мы главным образом исследовали социальную мобильность, а не общее неравенство. Это было сделано по той причине, что общества, в которых возможности и неравенство передается по наследству, считаются менее справедливыми, чем общества, в которых семейное происхождение менее важно. В Ливане социальная мобильность в предельно низка, и семейное происхождение является ключевым фактором, определяющим социальные показатели. Этим можно объяснить, почему выпускники ливанских колледжей всех вероисповедований часто включают в свои резюме имя и профессию своих родителей, или почему одно из первых слов на арабском, которое заучивают иностранцы, поселившиеся в Ливане, – это слово wasta (родство). Но факт – среди христиан- маронитов и мусульман-шиитов, принадлежащих к высшему и среднему классу, наблюдается тенденция к близкому уровню социальной мобильности.
В обеих этих группах социальная мобильность выше, чем среди масульман-сунитов. Еще одно свидетельство против идеи подавляющего воздействия ислама при определении господствующих состояний в обществе. Положение женщины в обществе тоже не определяется в первую очередь приверженностью к исламу. Мы установили, что во всех ливанских семьях гораздо больше хотят рождения сыновей, чем дочерей. Но точно так же как наши исследования не дали никаких свидетельств в пользу того, что в мусульманском мире эгалитаризм распространен больше, чем в других странах, мы также не обнаружили каких-либо ощутимых различий в предпочтении, отдаваемом сыновьям среди христиан и мусульман.
Пожалуй даже предпочтение мужскому полу сильнее выражено в христианских семьях, чем в мусульманских. То же самое справедливо и в отношении участия женщин на рынке труда; это участие в Ливане находится на низком уровне, однако его уровень одинаков среди разных религиозных групп.
Конечно, невозможно опровергнуть мнение, что различные страны имеют различные ценности. В конце концов, Ливан имеет низкую социальную мобильность, низкую степень участия женщин на рынке труда и сильное предпочтение, отдаваемое сыновьям, в то время как в других странах этого не наблюдается. Однако наша работа убедительно свидетельствует в поддержку теории о том, что культуры и ценности играют второстепенную роль в определении социальных условий страны в сравнении с ее уровнем современности. И по этой причине отличие исламских стран от западных определяется отсталостью, а не тем, что они мусульманские.
Из архивов газеты ЭХО, 2002 год