Рауф Талышинский
“Безвыходным мы называем положение, простой и ясный выход из которого нам просто не нравится” – Станислав Ежи Лец
В общем, в Страсбурге нас вежливыми подзатыльниками затолкали в тупик. Все напоминает сцену из “12 стульев”, где Остап Бендер в роли Парламентской Ассамблеи Совета Европы орет взобравшемуся на вершину горы отцу Федору: “Отдай колбасу, я все прощу!” И ситуация, кажется, действительно безвыходная: и колбасу отдавать жалко, и из Совета Европы вылетать не хочется – с таким трудом на эту гору лезли, все коленки ободрали!
Причем, по традиции, “зима наступила неожиданно”. Еще пару месяцев назад, будучи в Страсбурге, на встрече в Парламентской Ассамблее Совета Европы я сам спросил генерального секретаря ПАСЕ Вальтера Швиммера: “А это правда, что Азербайджану намерены ставить ультиматум в связи с вопросом о политзаключенных?” Швиммер по-европейски улыбнулся и со всей прямотой и откровенностью ответил в том смысле, что “какой-либо определенной информацией на этот счет не располагает”.
Если принять во внимание скорости, с какими протекают бюрократические процедуры в Совете Европы (столовая там, правда, слов нет, прекрасная), то очевидно, что уже тогда вполне определенной информацией генсек именно что располагал, но, видимо, до последнего момента допускать утечек не хотел, давая возможность нашим властям утрясти проблему. То есть, Европе нужна была только колбаса. Все остальное готовы были простить.
“До последнего момента”, кстати, это – ключевые слова. Сейчас независимая прокуратура, очнувшись от богатырского сна, чуть не за полтора часа до начала заседания Парламентской Ассамблеи потребовала пересмотреть дело Аликрама Гумбатова. Ожидается, что на очереди два других члена пресловутой “тройки”.
Почему такое спринтерское правосудие? Об этих требованиях (если кому не нравится слово “требования”, можно использовать другое – “предложения”) было известно ГОД НАЗАД? Причем год назад европейцы предлагали именно то, что у нас собираются сделать сейчас – пересмотреть заново. А сейчас европейцы требуют (предлагают) уже не рассмотреть, а отпустить. В общем, “Раки, в-о-от такие. Но вчера. А эти – маленькие, но сегодня”.
Хотя все понимают, что отпустить просто так невозможно. Незаконно – нельзя просто так отпустить человека, осужденного по приговору суда. Надо изменять приговор. Для этого нужен суд. Суд должен быть открытым – иначе в Европе его не признают. На этом открытом суде черт те что будут говорить…
Одним словом, тупик, как и было сказано выше. Безвыходное положение. И от этого у многих портится настроение. Люди начинают нервничать и суетиться. Те, например, кто еще не так давно видел в факте вступления в Совет Европы “одно из крупнейших достижений”, “результат мудрой политики”, “признание мировым сообществом” и пр., сегодня говорят о “происках” , “унизительном давлении”… И не видят во всем этом никакого противоречия. Что указывает не столько на склонность к размышлениям, сколько на цельность натуры.
Я сейчас не о том, по делу ли сидит пресловутая “тройка”. А о том, что ощущение безвыходности и тупика возникает от того, что мы просто не понимаем языка, на котором говорят в Европе. И это рождает ощущение несправедливого к нам отношения и обиды.
У малоизвестного русского писателя начала XX века Бориса Пильняка в романе “Голодный год” есть такая сцена:
Крестьянин попадает в город и на улице останавливается перед магазином, над которым висит вывеска “Коммутаторы, аккумуляторы”. Крестьянин вглядывается в написанное и медленно, шевеля губами, читает:
– Кому таторы, а кому – ляторы.
И в сердцах, с обидой, говорит:
– Дурят нашего брата, как всегда…
Они в Европе не хотят, чтобы у них были политзаключенные. Повторяю, В ЕВРОПЕ. Почему-то для них это важно. У каждого, в конце концов, свои причуды. Кто-то не любит, чтобы у него не было “мерседеса”, а кому-то не нравится, что у него в стране есть политзаключенные. Они ничего специально против нас не замышляют. Они думают о себе. Но с недавних пор мы – тоже как бы Европа. И поэтому, думая о себе, они вынуждены лезть в наши дела. Не думаю, что они сами от этого в большом восторге. И не стоит, думаю, на них обижаться.
Может, они и не правы, но у них такие правила. Эти правила, кстати, нам тоже позволяют потребовать разобраться в вопросе какого-нибудь политзаключенного, например, в Голландии, если таковой найдется. И, думаю, нам не откажут.
Но дело даже не в этом. Вся эта история с последней сессией Парламентской Ассамблеи и ее резолюцией, при всей ее шумности, – только эпизод. И при определенной политической ловкости проблема решится. Дело в том, что, если будем уповать на упомянутую политическую ловкость, в подобного рода “безвыходные положения” мы в этой Европе будем попадать раз за разом. И в другой раз колбасой дело может и не обойтись.
Единственный и кардинальный выход – нам нужно постараться научиться НЕ ХОТЕТЬ, чтобы у нас нарушались права человека. Это, конечно, не гарантия, что они нарушаться не будут. Это – гарантия, что мы к этому будем по-другому относиться. Большинство людей не хотят, чтобы у них протекала раковина на кухне. Это – не гарантия того, что раковина протечь не может. Зато это – гарантия того, что соседа, который на текущую раковину укажет, человек в “унизительном давлении” подозревать не будет, а скажет спасибо и побежит за слесарем. Не дожидаясь резолюции Парламентской Ассамблеи.
Из архивов газеты ЭХО, 2002 год